Проигравший получает все - Страница 59

– Сумма остается прежней? – съехидничала Татьяна.

Я видел, что она готова выполнить мои условия насчет Римки, дачи и прочего – просто сейчас ей пришла охота по-бабски покапризничать. Она, видать, была из тех дамочек, которые не позволяют, чтобы их чувства взяли верх над рассудком. Теперь она своим непослушанием компенсировала то минутное восхищение, которое испытала по отношению ко мне.

– Сумма остается прежней. Но от премии я не откажусь.

– Пока что тебе не за что платить даже основной гонорар.

Последнее слово все равно осталось за ней…

* * *

Я провожал Татьяну. Мы шли по парку (больше похожему на лес) не спеша.

Наслаждались – насколько это позволяли наши обстоятельства – мягким солнечным вечером.

Татьяна шлепала босиком. В течение нашего двухдневного знакомства я несколько раз наблюдал за ее превращениями. Она уже представала передо мной: богатой молодой леди; перепуганной до смерти девчонкой; уверенной в себе сыщицей. Теперь же она выглядела скромной девушкой, пришедшей в парк на первое свидание. Шагала босиком по пыли. Доверчиво опиралась на мою руку, когда надо было перепрыгнуть канаву.

Прическа ее растрепалась. Лицо было безмятежно. Мы оба молчали.

На опушке леса остановились.

Издалека, сквозь деревья, я видел, как по абсолютно тихой улочке, окаймляющей лес, катилась на малой скорости моя «восьмерка». За рулем сидела Римка.

«Хвоста» не было.

«Восьмерка» затормозила.

– Ну, иди, – сказал я.

То, что мы перешли с Татьяной на «ты», теперь казалось абсолютно естественным. Лихая погоня и последовавшая за ней неспешная прогулка сблизили нас.

– И я тебя умоляю: отсидись на даче. Хватит с тебя приключений. Не вылезай хотя бы в выходные. А там созвонимся.

– Да, партнер, – скромненько сказала Татьяна. Ее смиренность выглядела подозрительной. Она повернулась ко мне. Приподнялась на цыпочки. Положила одну руку на плечо. И поцеловала в губы.

Поцелуй длился несколько дольше, чем это допустимо между друзьями.

* * *

Домой, на Пушкинскую улицу (которую я упорно не воспринимал под старо-новым названием Большая Дмитровка) я добрался около восьми.

Центр был пустынен. Все, кто мог, уже смотались за город.

Мой подъезд выходил аккурат на фасад Генеральной прокуратуры. Когда семь лет назад мы с Ириной въезжали сюда, она шутила, что скоро мне будет совсем близко ходить на работу – только улицу перейти.

Тогда я еще работал следователем. Но далеко не в Генеральной, а в районной прокуратуре. Ездил на работу навстречу ежедневному людскому потоку из центра на окраину. Возвращался я домой, как правило, за полночь. А Ирка к моему возвращению готовила ужин и поджидала меня за вязанием… Вскоре меня стал встречать один только ужин, накрытый тарелкой – Ирина уже спала.

Затем ужина не стало.

А вскоре – и самой Ирки.

Ей не нравилось, что я много работаю, очень мало получаю и уделяю ей совсем мало внимания. Не знаю, обрела ли она все это с французом – агентом по недвижимости, к которому сбежала. Из Парижа она мне не пишет.

Я вошел в прохладный и гулкий, такой дореволюционный подъезд с высокими окнами. Мне хотелось в холодный душ и холодного пива. Кроме того, у меня появились кое-какие мысли, которые – после определенной проработки – способны были, если даст бог, ускорить ход нашего расследования.

Пешком я поднялся на третий этаж. Наша квартира оставалась единственной в подъезде еще не расселенной. Со мной жили еще две семьи. Во всех шести комнатах собрались патриоты старой Москвы, ни за что не желающие отбывать ни в какие Переделкино-Жулебино.

Я поддерживал их. Аура дореволюционного профессорско-адвокатского дома благотворно влияла и на меня – неофита, пришельца с рабочих московских окраин.

Отомкнул дверь своим ключом. В огромной квартире было тихо. Жильцы разъехались по дачам и отпускам. По прохладному сумеречному коридору я прошел в свою комнатуху. Отворил дверь, сделал шаг внутрь.

И – получил сильнейший удар по затылку. Страшная боль расколола голову.

Последнее, что я видел, перед тем как потерять сознание – высокого бритого парня, зачем-то роющегося у меня на книжной полке.

Очнулся я от того, что кто-то плеснул на меня холодной водой.

Страшно болела голова.

Я с трудом разлепил веки. Свет резал глаза. Прямо в лицо мне светила лампа.

Попробовал заслониться от света, но пошевелить руками было невозможно.

Я сидел в своем любимом кресле. Мои руки были прикручены к подлокотникам.

Я прикрыл глаза.

– Очухался, – услышал какой-то голос. Тут же меня наотмашь ударили по лицу. Не больно, но обидно.

– Где она? – раздался голос.

– Кто?

– Не придуривайся. Снова удар по лицу.

– Я не знаю. Еще удар.

– Я правда не знаю. – Серега, неси паяльник. Щас в жопу ему затолкаем – живо все вспомнит.

– Граждане…

Удар.

– Мы тебе не граждане! Прокурор, блин!

– Господа, я правда не знаю, где она. У нее в Москве куча друзей и подружек…

Я изо всех сил пытался выглядеть убедительным и жалким. Последнее, учитывая мое положение, удавалось убедительнее всего.

– А даже если вы ее найдете – она ведь ничего не знает. Ничего! – продолжал я. – Это объявление – блеф. Она просто хотела выйти на вашего босса.

И выкупить журналиста. Бля буду!..

– Туфту гонишь!

Еще удар по лицу, сильней прежнего. – Чтоб я сдох!

– Сдохнешь, не волнуйся.

Во время допроса я старался держать глаза полуоткрытыми. Постепенно они притерпелись к свету.

Похоже, моих мучителей было всего двое. Об этом также свидетельствовало количество звучавших голосов. Видно, после аварии на Вешняковской улице бандиты стали испытывать кадровое голодание. – Где она?